Сибирский кавалер [сборник] - Борис Климычев

Мефодий вышел из дома. И подумал о могуществе своих новых братьев. Дома их похожи на крепости. Ходят скопцы зимой и летом в пимах, обшитых снизу кожей, берегут здоровье. Длинные волосы расчесывают на прямой пробор, густо сдабривая их репейным маслом, и волосы у них длинные, как у женщин. А бород и усов нет. Любят братья хорошо поесть, так, что иному барину не приснится. А в свободное время гири бросают: кто дальше кинет. Большие острые ножи мечут в деревянного истукана, как бы мужика с огромным мужским естеством. И радуются, если тем ножом естество у истукана срезает как бритвой.

В подвалах — пики, алебарды, пистоли, фузеи, порох. Лабазы набиты до отказа копченой рыбой, мясом, орехом.

Скопцы рыбу ловят где хотят. Охотятся где вздумается, орех бьют в любом кедраче, который им понравится. Если других томичей за такие дела крестьяне забили бы кольями до смерти, то скопцов трогать боялись. Не дай бог! Злые как черти. Тотчас в ножи возьмут. Тела их ущемлены, им терять нечего. Боялись даже взглянуть на скопцов, не то, чтобы с ними спорить. Они Божьи люди. Они, что ходячие иконы. И Мефодий чуствовал, что с братьями-скопцами и он власть получил. Что хочет, то и содеет.

А Дарья в это время стояла рядом с пожилой монахиней, у края холма, возле белой каменной монастырской стены. Тихо сияли кресты на монастырском кладбище, запах черемухи был тревожно-торжественным, от него сладко сжималось сердце. Дарья оперлась на огромный шероховатый валун, лежавший на краю холма с давних пор.

— Ах, матушка Евфимия! — трепетно сказала Дарья. — Взгляните, как прекрасен божий мир весной! Смотрите, как монастырский луг зазеленел. А Ушайка отсюда, с высоты, кажется шелковой лентой, которую девушка обронила на лугу. А дома все, словно белой дымкой подернуты. Сколь дивно цветет черемуха! И так хочется в это время любить и быть любимой! За что меня карает Господь? Я ведь и постов не пропускаю, и к обедне хожу. Совратили Мефодия скопцы, лютые драконы, исчадия ада!

— Дашенька! Не нужно никого осуждать, даже разбойников. Все люди страдают, а если и совершают нечто ужасное, то чаще всего, озлобившись от великих мук своих. Вы, Даша, еще сущий ребенок! И горе ваше — не горе. Вы еще так молоды, что вам хоть десять Мефодиев потерять и то не страшно! Вы еще себе найдете! Да ведь вам только кажется, что вы в этого Мефодия влюблены. Просто пришла ваша пора — любить кого-то. Ну жил по соседству Мефодий, запал в вашу душу, вы и любите его. Жил бы рядом другой молодой человек, любили бы этого, другого!

Евфимия подняла на девушку глаза, но тотчас опустила. Ну да! Сомнений нет! Это её дочка и есть! Отнятый у неё ребенок! Точно такой же была Евфимия в те дни, когда её звали Палашкой и когда жила она далеко отсюда, в имении князя Жевахова. Это её копия! Самой природой изображенный портрет.

Уже не первый раз они беседуют так. Евфимия встретила её в храме во время литургии, вместе шли потом из дома Божьего, долго бродили среди замшелых камней. И девушка вдруг почувствовала, что может этой незнакомой пожилой монахине всё рассказать, как лучшей подруге. Маменьку-то свою Даша стесняется. Боится даже. Сурова больно. А у монахини такие добрые, открытые глаза. И с тех пор нередко они встречаются, беседуют после службы, бродят по холмам возле монастыря.

И теперь, весной 1780 года, Евфимия, стоя рядом с Дашей, думала о том, что вот рядом обретается самое дорогое на свете существо, а она не может открыться. Об этом даже подумать невозможно. Не дай бог узнает Дарья об её прошлом! Не нужно бы с Дарьей и встречаться, и говорить. Да ведь как не встречаться? Евфимия ночей не спит, ожидая новой встречи с дочерью.

Евфимия поглядела вниз на Монастырский луг и сказала:

— Вы вельми фигурально про речку Ушайку сказали. Да и как вам не любить город сей, если в нем родились? Я вот родилась в Московской губернии, но тоже любуюсь здешним великолепием природы. В Москве люди Сибирь поминают с великим страхом. А в том же Томске достаточно красоты Божией, чтобы сердце радовалось и таяло. Я смотрю из окна своей кельи и вижу много замечательного и зимой, и летом. Когда весной разливается великая река Томь и воды её затопляют весь нижний город, казалось бы, горожанам надо стенать и плакать. Но нет! Они грузят добро свое на плоты и плавают по разливанному морю среди крыш домов, звеня домрами и играя на рожках и флейтах. Поют, кричат. И когда сходит большая вода, Заливная улица и Монастырский луг покрываются высокой сочной травой, а черемуха буйно цветет, как теперь. Разве это не диво?

Монашка Евфимия умолкла. На монастырский холм поднимались двое мужчин. Евфимия сняла и вновь повязала свой черный платок так, что он закрыл её лоб и щеки. Дарья с озорным любопытством юности глядела на двух важных господ, карабкавшихся по склону.

Григорий Осипович Якимовша, отирая глину с ботфорта пучком травы, сказал Девильневу:

— Зря мы не пошли обходной дорожкой, а полезли по крутому склону. Не понимаю, господин комендант, как это в прошлом степняки, штурмуя Томск, взбирались по таким вот крутым холмам.

— Они не просто взбирались, в них в это время летели пули и ядра из крепости, а сами они стреляли из луков. Но, как известно, город им взять ни разу не удалось. Это все благодаря тому, что крепость томская расположена, согласно со всеми правилами фортификации, на крутом холме…

Собеседники вскоре были уже наверху, остановились, чтобы отдышаться. Оба высокие, Якимовша — полный, Девильнев — худой. Оба в добротных сюртуках, в щегольских ботфортах. Длинные седые волосы выбиваются из-под шляп.

Дарья одарила стариков веселой улыбкой. Это получилось само собой. Девушки всегда не прочь пококетничать, даже с теми мужчинами, на которых не имеют видов. Так белочка всё собирает и тащит в дупло орешки, хотя они не вмещаются и просыпаются на землю.

Дарья знала, что костлявый мужчина — это комендант, француз. У него, видно, много в жизни было любовниц. Полковник! Ишь как смотрит! Дарья ощутила некое торжество. Её забавляла данная ей природой власть. Стоит ей улыбнуться, даже такому вот седовласому мужику, и он теряет голову.

А Девильнев был поражен. Как эта девушка похожа на Палашку, на его давнюю любовь. И какая кокетка! Черт возьми! Почему он до сих пор не создал эликсир молодости? А все заботы о городе. Так редко приходится заниматься алхимическими опытами. Реторты и колбы скучают по нем!

Евфимия смотрела в сторону. А сердце её частило. Каждый раз, когда она видит коменданта, вновь оживает в ней её прошлое! О боже! Почему мы носим в себе все свои прошлые ошибки и неудачи, все воспоминания о разочарованиях и предательствах? Не потому ли мы и стареем раньше времени?